«Sometimes I get to feeling I was back in the old days, long ago. When we were kids, when we were young Things seemed so perfect — you know.»[66]
После волшебных звуков «These are the days of our lives»[67] объект для томящегося внутри чувства возник сам собой. Только нашёлся он не в будущем, а в прошлом, и ни с какими надеждами на взаимность связан не был. Несмотря на опьянение, Макс отлично понимал, что у них со Станиславой ничего больше не будет. Он не собирался пускаться в очередное путешествие по уже знакомым ему граблям; он не хотел снова её добиваться и снова переживать из-за её равнодушия. Сейчас ему вполне хватало упоительных, сладких, но с лёгким привкусом горечи, воспоминаний о первой фазе их романа, где были и обоюдное влечение, и волнующее ожидание, и полная взаимность. Те дни казались теперь сказкой, которая (и вот это было горько) никогда не повторится. А в сказке не могло быть ни жизни впроголодь, ни заблёванного спьяну паласа, ни папирос с наркотиками, ни равнодушного бесстыдства героини, ни полового бессилия героя, ни похоронившей когда-то надежду на возвращение в сказку реплики: «Фредди умер, а меня позвали на свидание в гостиницу и даже трахнуть не могут».
Прошлое было прелестно тем, что всё в нём уже произошло — и хорошее, и плохое. С одной стороны, эта завершённость не давала шанса исправить что-либо плохое. С другой — жизнь в прошлом не заставляла изнывать от неопределённости в ожидании никак не желающего случаться хорошего. При этом всему хорошему, которое уже случилось, прошлое гарантировало стопроцентную сохранность. Хорошее было скрупулёзно подсчитано, тщательно оприходовано и помещено в банк памяти под баснословные проценты, которые позволяли жить на них, не трогая капитала. А вот за хранение плохих воспоминаний в том же банке драли втридорога.
Нет, Макс отлично помнил всё, что два года назад разрушило его отношения со Станиславой, но когда он вспоминал о неприятном, память выдавала ему набор сухих фактов, от которых он легко отмахивался. «Ну да, я помню, что она тогда постоянно зависала у друзей своего брата и даже пару раз курила с ними анашу, и это, кажется, мне не нравилось, я, стыдно сказать, дико ревновал и злился. Но вот если спокойно подумать, что в этом такого уж страшного, кроме моей глупой ревности? То, что она была собой поглощена и мной как-то не особо интересовалась — так я тоже больше о своих проблемах тогда думал. Может, кстати, ей тоже казалось, будто я ей должного внимания не уделяю. Про то, как меня разочаровывала эта её нарочитая экстравагантность и пение фальшивое вообще смешно говорить, она же на три года младше, и это всё ведь скорее для умиления повод, а не для разочарования. Ну, а письма с намёками, что я ничтожество, и то позорное свидание в гостинице — это всё уже потом было, когда я сам всё испортил, это просто месть, в этом я сам виноват», — думал он.
В общем, память наотрез отказывалась окрашивать воспоминания о каких-то неприятных фактах столь же неприятными эмоциями. А когда он вспоминал хорошее, память вела себя совершено иначе: скупилась на факты, зато на положительных эмоциях не экономила.
Наслаждаясь влюблённостью в прошлое, Максим вспомнил: недавно он видел нечто подобное в кино, правда, тогда не очень хорошо понял, о чём была запомнившаяся ему сцена. «Однажды в Америке», заведение «Толстый Мо», пожилой герой де Ниро поднимает стульчак и встаёт на унитаз, чтобы сквозь щель в стене посмотреть на захламлённую подсобку, где много-много лет назад репетировала танец его возлюбленная, с которой у него ничего хорошего не вышло; заглянув в прошлое, солидный пожилой господин превращается во влюблённого подростка по кличке Noodles (Лапша)[68], который ещё не знает, как печально закончится его love story.
